Материал к уроку

Как я преподавала физику в немецкой школе

Начинались весенние каникулы у всех школьников Гамбурга. Согласно договору^* мне надлежало выходить сразу после их окончания. До начала работы оставалось две недели. Ответственный работник отдела физики в Институте повышения квалификации школьных учителей Гамбурга господин Каак принимает только по вторникам. К нему на консультацию посоветовала сходить беременная фрау Ленгерих, которую я должна была заменить на время её декрета.

По телефону я назначила у него время встречи (по-немецки термин), и в точно назначенный час приехала на нужную улицу, нашла дом номер три, поднялась на третий этаж и постучала в кабинет. Из широко распахнутых дверей с табличкой «Physik. Stufe1» выглянул высокий, плотный, с седыми волосами и приятным лицом мужчина средних лет. Я сразу объяснила ему, в чём, собственно, дело: городской департамент по образованию поручил мне выполнение важного задания – в младших классах вести до конца года физику, поэтому требуется его, господина Каака, консультация. «Поскольку детей всё это время учили только одному разделу – электричеству и магнетизму, – осторожно сказала я, следя за правильностью своей немецкой речи, – то, вероятно, мне нужно начинать с самых основ, со статики и кинематики. Иначе, как двигаться ребятам дальше?»

Человек напротив согласно закивал красивой головой. С его позволения я раскрыла учебник физики, который предусмотрительно захватила с собой, и мы принялись рассматривать страницу за страницей изображаемые авторами блоки, полиспасты, секундомеры, измерители силы, наклонные плоскости, рычаги в руках у людей, надрывающихся в поднятии огромных каменных кубов, непонятно куда и зачем движимых, даже куда-то вверх...

Иллюстрированный учебный материал и моя пытливость и заинтересованность новым делом положительно воздействовали на главного руководителя физики: он вдруг разрумянился, повеселел и начал вспоминать, как когда-то сам преподавал её; оживился, помолодел и заговорил невероятно быстро, проглатывая в спешке целые слова, жестикулируя и одновременно рисуя на листке бумаги какие-то схемы и две большие буквы – F и G, – азартно обводя их при этом с нажимом несколько раз, так что они постепенно становились всё толще и рыхлее. Я закивала в знак благодарности за передачу бесценного педагогического опыта бывшего немецкого школьного учителя его русской коллеге в рамках нашей первой встречи в институте дальнейшего образования.

Наконец кадровый физик господин Каак выпустил пар, как-то обмяк, стих, и тогда мы молча прошли в другое помещение, фактически, склад институтского отдела. Вдоль длинных, высоких жёлтых стен выстроились массивные, устремлённые ввысь до самого потолка и тянущиеся от входа и до окон стеллажи с огромным количеством ящиков и перегородок, с ручками и табличками, на которых вместились данные о том, что тут покоится, из какого раздела физики и, вкратце, как с этим обращаться. Я пришла в восторг! Мне повезло: сейчас мы выберем то, что относится к механике, я принесу установки и приборы в школу, директор это оценит, начнёт уважать за серьёзное отношение к урокам, и они пойдут, мои уроки, так, как должно быть, как положено и в соответствии с полученными мною служебными инструкциями и личными дружескими пожеланиями.

Тем временем господин Каак открывал очередной шкафчик, быстро исследуя его внутренность, что-то про себя шепча, словно молитву, силясь вспомнить нужное, важное слово, вынимая и показывая мне то смешную гирьку, по весы, то верёвки с блоками...

Я как будто вернулась вместе со своим новым знакомым назад, в свою молодость, когда мне было двадцать лет и я обожала в институте физику, особенно механику вместе со статикой, кинематикой, кинетикой, моментами кручения, импульсами, законами самого Исаака Ньютона и Галилея, лебёдками, центрифугами и даже Торричеллиевой пустотой. Мне вдруг стало так легко и радостно, я как будто погрузилась в этом безмолвном физическом пространстве в то уютное, давно забытое беззаботное состояние, когда мне так легко и хорошо жилось вместе с мамой. Только это было давно, совсем в другой стране, на родине, когда я была старательной и умной студенткой, вежливой, тихой, но много смеющейся на лекциях; когда я любила получать на экзаменах пятерки и когда мне подавал руку, здороваясь, наш пожилой декан, и я при этом смущалась...

Тишину и покой пробирок, штативов, пружин, энергометров, линз, отдыхающих здесь в своих маленьких деревянных домиках-шкатулках, похоже, годами не беспокоит никто, разве что такие редкие гости, как я, настырные и обязательные в работе.

Наконец мы определились, что я смогу взять в школу, с учётом того, что я не на машине. Господин Каак был удивлён, услышав это, но он оказался добрым человеком, потому что я увидела, как он начал выбирать для меня те самые важные вещи, которые смогу сама унести. Он даже спросил меня: «А пакет у вас с собой есть?»

Когда ближе к концу мы перешли в ещё одно хранилище, где мне объясняли, как функционирует установка для изучения колебаний, я вдруг почувствовала, что прилично устала, захотелось зевать. Ведь весь наш почти двухчасовой разговор с невероятным количеством специальных названий, терминов и обозначений проходил на немецком языке. Всё это время я мужественно боролась, преодолевая новые речевые трудности, и когда мой наставник вдруг произнес английское слово «turn», стараясь как можно полнее объяснить мне термин «кручение», я тут же встрепенулась и спросила:

– Вы говорите по-английски?

– Да, – последовал ответ, – я говорю бегло, потому что ездил несколько раз в США и даже жил там шесть месяцев.

Эта новость сняла мою усталость, как рукой! Мне снова стало весело с этим необычным господином, и дальнейший наш научный спор о состоянии вопроса о крутящем и из-гибающем моментах в жизни хранилища физики в Институте повышения квалификации гамбургских учителей приобрёл совсем другую форму, а именно – оставшиеся до конца приёма полчаса мы общались на английском языке!

Поэтому, когда снова зашёл разговор о терминах и названиях, на листке, который мне был вручен на прощание, параллельно с немецкими обозначениями появились и английские. Их написал для меня господин Каак, руководитель отдела физики, теперь ещё один мой новый знакомый, высокий учёный начальник.

Он остался очень доволен моим посещением, потому что пригласил в будущем приходить к нему на приём в случае неясных вопросов или консультироваться по новым предстоящим темам. Господин Каак дал мне свой прямой служебный телефон, а также мобильный – ведь он не всегда бывает на месте, а у меня может быть что-то экстренное.

В конце он протянул мне руку и искренне сказал: «Рад был познакомиться. Мне приятно было говорить с вами на английском, полчаса тренинга. Теперь я тороплюсь. Сегодня у моей жены день рождения – сорок лет. Всего вам хорошего».

На моём столе дома лежит договор о работе учителем физики и техники в одной из школ Гамбурга. Вчера, в мой первый рабочий день, мне вручила его директор школы фрау Шмитц. Дело в том, что фрау Ленгерих, учительница, ушла в декретный отпуск, а теперь вместо неё я. Тогда, ещё в начале мая, при первом с ней знакомстве, при передаче дел, учебников, списков, тетрадей, когда я подписывалась обо всём полученном, в том числе и пяти школьных ключах от кабинетов, беременная фрау Ленгерих твёрдо сказала мне: «Я приду в августе дальше работать», – т.е. как раз к началу нового учебного года. Тогда я не придала этому значения, в лихорадочной спешке принимая все документы и материалы, потому что она в тот день куда-то очень торопилась. Но позже я вспомнила, как фрау Ленгерих рассказывала тогда, что дома у неё есть ещё двое малолетних детей, семи и двух лет, и поэтому ей надо быстрее ехать домой заменить нёсшего вахту по уходу за детьми отца. Теперь, совсем скоро, появится третий – младенец, которого нужно кормить грудью и нянчить. Трое маленьких детей, муж, дом... В то время, когда фрау Ленгерих будет воспитывать и учить других, чужих детей в школе, уже в августе преподавая им физику и технику, с её детьми будет кто-то другой, не мама.

Она очень боится потерять место, хотя по всем немецким законам ей это никак не грозит. более того, она может сидеть дома в декретном отпуске ещё три года, пока подрастёт её ребенок. Но вот этот страх, что о ней забудут, ревность, что новая учительница будет всё это время с её школьными детьми... В конце концов стремление сделать карьеру, повышая свою квалификацию, зарабатывать авторитет в школе и Департаменте образования и, конечно же, приличная зарплата – всё это приведёт обратно в школу в августе ещё не родившую своего третьего фрау Ленгерих. Можно попытаться представить, по какому сценарию будут развиваться дальнейшие события в её жизни. Она родит, немножко покормит, потом отнимет ребёнка от груди и пойдёт работать с чувством выполненного долга. Далее малыша будут растить новые заботливые няньки: либо её мать, либо мать мужа, либо вообще кто-нибудь по найму, вскармливая искусственным молоком, питательными молочными смесями и другими первоклассными заменителями материнского молока... Выбирай, что хочешь, любого известного производителя детской еды – хоть Данию, хоть Англию, хоть Финляндию, хоть США... Но никто из них, к сожалению, не заменит столь ценного для сосунка компонента материнского молока – иммуноглобулина, предохраняющего, ограждающего его, беззащитную кроху, от каких-либо инфекций в раннем младенчестве. Сама мать-природа запрограммировала этим бесценным веществом уберечь от напастей, дать окрепнуть на первых порах человеческому потомству. И грех некоторым мамашам пренебрегать кормлением грудью ради того только, чтобы оставить её красивой, не уродуя четырёх-пяти-шестиразовыми кормлениями, прикладывая голодного малыша для еды, а потом – самостоятельными сцеживаниями лишнего молока всякий раз после неполного опустошения тяжёлой, тугой, налившейся для малыша груди; либо отлучать от себя месячного ребёнка, бросив его на попечение всей домашней свиты, на родственников и приходящих нянек-гувернанток-бэбиситтеров (чаще всего неопытных девчонок-иностранок), лишь бы дальше трудиться самой специалистом, не сидеть дома и быть независимым человеком...

Вчера рано утром, в первый рабочий день, я еле проснулась. Накануне никак не могла уснуть, пришлось принять снотворные таблетки и всё равно что-то тревожное снилось всю ночь. Полагалось прийти к восьми утра. Но уже за полчаса раньше я подходила к школе. Правда, первой пришла директор школы фрау Шмитц. я увидела, как она вышла из своего нового сверкающего чёрного красавца «Мерседеса», затем открыла ключом ограду, как захлопнулась за ней дверь. Тем же путём прошла и я, и тут же встретила уже знакомого мне при передаче ключей господина хаусмастера (заведующего хозяйством). Он сразу прошёл со мной в глубину ещё сонного с утра здания, скорее напоминающего не школьное учреждение, а следственный изолятор из-за тёмно-зелёных угрюмых металлических дверей в каждом кабинете и мрачных бетонных стен, прямиком в учительскую и показал мою ячейку, куда можно класть личные вещи, книги, тетради, – всё, кроме денег. «Ни в коем случае», – позже строго предупреждала меня директор.

Хаусмастер уже было хотел уходить, но тут я вспомнила, что необходимо распечатать материал из учебника и попросила показать, как работает копировальный аппарат (ксерокс). Их оказалось в соседней комнате два, один – для копий свыше двадцати экземпляров, другой – для единичных листочков, скорее всего для личных учительских нужд. При осмотре техники тут же выяснилось, что картридж в одном пустой, в другом не хватает бумаги, что оба степлера, скрепляющие скобками отпечатанный материал, сломаны и безжизненно затихли рядом, среди испорченной бумаги, скрепок, дыроколов. Но поскольку не мне одной нужно было всё это, хаусмастер принялся быстро ремонтировать офисное добро. И тут же, как по команде, забегали к аппаратам со своими бумажками и учебниками один за другим приходящие в это утро учителя. Починили и мощный степлер, зарядив его приличным количеством скобок, так что мне хватило скрепить потом сорок пять экземпляров задания.

Похоже было, что если бы не я и завхоз, то в столь ранний час было бы в школе, скорее всего, тихо и спокойно. А так все оживились, обрадовавшись нечаянному ремонту заброшенной техники, пребывавшей в неисправном состоянии, как потом мне сказали, уже более недели.

Все по очереди знакомились со мной, приветливо улыбаясь и нараспев произнеся свои немецкие имена, некоторые напомнили мне названия цветов, например, фрау Люпен. Имя фрау Люнинг я запомнила сразу, потому что заканчивалось на ing и напомнило этим мой любимый английский. Фамилию преподавателя физкультуры я запомнила сразу – господин Рихтер, – потому что в переводе это грозное слово «судья». Но от юриста в нём ничего не было: высокий, спортивного телосложения, молодой мужчина сразу проявил интерес, услышав, что я из Москвы, – он был там в 1978 г. на товарищеских соревнованиях. Я почувствовала, что Москва ему понравилась. У меня даже дух захватило. Меня уже ждал учитель физики и химии в старших классах господин Фризе, чтобы по просьбе директора школы во время первого урока ввести меня в курс дел в лаборантской. Урока как такового, мне сказали, не будет. Я удивилась, ведь мне ещё вначале сообщили, что сразу с утра начнётся физика в 5-м классе. Позже фрау Шмитц мне объяснила, что когда ребята придут на утро первого дня после каникул, т.е. сегодня, и сразу у них будет физика, с новой учительницей, то они, скорее всего, плохо будут воспринимать, начнут баловаться, да и я тогда сразу расстроюсь («Пусть в себя придут, да и вы тут сперва осмотритесь, чтобы с первого дня стрессов не было»).

Кто знает, может, она и права, опытный руководитель, ей виднее. Увидев, что я с господином Фризе собираюсь в кабинет наверх, она остановила меня со словами:

– Подождите, фрау Галочкина, давайте же я вас представлю коллегам.

– Фрау Шмитц, не нужно! Зачем? – испугалась я одной только мысли, как буду перед всеми глупо стоять. – Я и так уже почти со всеми познакомилась.

– Нет-нет, – дружелюбно и одновременно властно пригласила она обратно в учительскую, – так принято – официально представить.

Я прошла за ней в кабинет, как овца на заклание, понуро опустив голову.

– Уважаемые коллеги! К нам пришла новая учительница фрау Г. Она будет замещать фрау Ленгерих, ушедшую в декрет. Фрау Г. будет преподавать физику и технику в 5-х и 6-х классах, а также чтение отстающим ребятам из 8-го класса. Она из России, из Москвы. Добро пожаловать. Herzlich willkommen! – звучал её торжественный голос.

Я стояла всё это время чуть позади, наклонив от смущения голову. Потом, представив, что в таком положении я наверняка выгляжу, как провинившееся дитя, тут же подняла глаза и посмотрела на всех собравшихся, сперва – слева направо, потом в обратном порядке – справа налево, чтобы никого не забыть, и пытаясь при этом как можно счастливее улыбаться. В это время мне удалось заметить, что когда директриса объясняла окружающим, по какому предмету я учитель, что собственно я буду тут преподавать, то при слове «физика» у некоторых важных дам удивлённо поднялись брови, округлились глаза, а губы выразили уважение и даже какое-то почтение к новому человеку. Я, откровенно говоря, и сама люблю слово «физика», потому что преклоняюсь перед этой фундаментальной наукой с тех пор, как ещё школьницей соприкоснулась с ней и с её потрясающими гениальными законами и теориями.

...Кабинет физики расположен с южной стороны здания школы. Это означает, что в июне воздух в нём горячий и, как на пляже, в нём невыносимо жарко и душно. Мне об этом сразу сказала фрау Люнинг. Спасают от солнцепёка жёлтые шторы на огромных окнах, создающие и бросающие на всё, что внутри, жёлтую тень, привнося этим не­обычный для рабочего помещения уют. Я была уже здесь со своей предшественницей в первый день, когда по поручению гороно Гамбурга пришла в школу, а потом, ещё через пару дней, когда принимала дела. Тогда моя коллега сказала, что по механике почти ничего толком в подсобке нет (я имею в виду установки для демонстрации опытов, стенды и инвентарь). Это заставило меня ещё через неделю по термину встретиться с господином Кааком в Институте повышения квалификации учителей, о чём я вспоминаю с благодарностью. Он поддержал меня, дав мне ценные педагогические советы, к тому же я взяла у него установки и приборы и в каникулы, перед началом моей работы, смогла вникнуть в тему, исследовать вместе с сыном всё взятое для школьных уроков и, таким образом, немного успокоиться и почувствовать себя увереннее. Важным с точки зрения моей репутации оказалось и то, что, когда я сообщила директрисе фрау Шмитц о моей встрече «в верхах» лично с самим господином Кааком, она приятно удивилась, не ожидая такой добросовестности и преданности делу, расплылась в улыбке и с уважением закивала головой.

«Как хорошо, что вы к нам пришли!» – снова повторила она, как это было в первый день нашего знакомства.

...Господин Фризе, старший коллега, поведал мне в стенах жёлтого от солнца и знойного кабинета много интересных вещей из жизни школы, о детях, об их оценках, о личных наблюдениях, о преподавании и даже методах воздействия на детей в случае нарушения дисциплины. Мне это было просто необходимо знать, ведь я и в этой стране, и в этом городе, и в школе – новичок, поэтому я напрягала всю свою память, пытаясь запомнить всё, что говорил, чем щедро и по-дружески делился этот немецкий учитель: худощавый, светловолосый, в очках, стеснительный господин лет пятидесяти.

– Вы не волнуйтесь так. Фрау Ленгерих, что до вас была и ушла в декрет, она тоже ведь здесь недавно. Она здесь вместо господина Пашена, который на больничном уже восемь месяцев. Ему делали серьёзную операцию на сердце, разрезали грудину... Наверное, он ещё не скоро выйдет. Вот, посмотрите это, – указал он на какие-то сваренные металлические трубки, – это конструкции, которые господин Пашен лично придумал и создал.

Последнее было произнесено несколько иронично. Я вспомнила немецкое слово tüchtig, которое говорят в таких случаях, и чтобы как-то дальше поддержать разговор, сказала: «Er ist tüchtig – он способный». Моему собеседнику почему-то это понравилось, и он улыбнулся. Пока мы разговаривали, в дверь уже рвались какие-то мальчишки и кричали: «Новая учительница! Новая учительница! Как тебя зовут?» Увидев мою реакцию, господин Фризе сказал: «Не обращайте внимания. У нас учатся почти все дети из иностранных семей: из Турции, из Албании, из Италии, из Ирана. Даже есть несколько русских. В классе обычно один-два немца, остальные...» Один же класс, который ведёт он, – это полная многонациональная команда без единого представителя Германии! Я взяла на столе список детей, прочла имена: «Мухамед, Вильдан, Фальма, Антонино...» – и подумала: «Отлично! Теперь не страшно, если буду всё-таки ошибаться в немецком, что-то объясняя у доски!»

– А вы с ними вместе смейтесь, – словно угадав мои мысли, сказал господин Фризе, – если они вдруг засмеются над вашими ошибками, не обижайтесь на них. Ничего страшного, они и сами не все хорошо говорят по-немецки.

Тем дело и кончилось. Теперь в случае необходимости я смогу обратиться за помощью, а она, конечно, понадобится. Вдруг придётся использовать проектор, тогда нужно его выносить из кабинета химии прямо ко мне. Или что-то из области давления. Замечательная тема, и ребятам, конечно же, понравятся смешные трубочки, грелочки и термометры, что дожидаются теперь своего часа в лабораторном шкафу. Посмотрим, до давления пока ещё далеко.

Как только мы расстались, я нашла фрау Хэслер, у которой, как я узнала, находились взятые в долг у физиков весы и набор гирь к ним. У неё в классе я застала настоящий детский сад – малыши пяти-шести лет, как зайчики, сидели кружком вокруг фрау Хэслер на маленьких стульчиках с маленькими книжечками и что-то все хором читали вслух. Я робко протиснулась в дверь:

– Фрау Хэслер, вы можете дать мне весы?

Как потом я догадалась, слово «весы» я произносила неправильно, и она не могла понять, что я прошу; я повторяла снова и снова, показывая даже руками, что мне нужно... И тут наконец одна девочка догадалась, о чём речь, и закричала: «Фрау Хэслер, новая учительница просит у вас весы!»

Детская учительница теперь сообразила и обратилась к детворе: «Кто пойдёт к фрау Франкфурт забирать весы?» Весь детсад неистово завопил: «Ich, ich!», – поднялся невообразимый шум, и лес поднятых нетерпеливых рук заслонил фрау Хэслер, сидевшую тоже на низкой табуретке. Наконец две юные представительницы-победитель­ни­цы-помощницы были названы. Они гордо поднялись со стульчиков и с важным видом продефилировали перед классом прямо до дверей ко мне. Оказывается, новая владелица весов находилась в другом помещении. Мы вышли, девчонки уже знали, куда идти. По дороге мы читали таблички и стучались в кабинеты. Но нигде нужной фрау не было или вообще никто не открывал.

Я вспомнила о своём учительском преимуществе и дала им задание: «Мои хорошие, найдёте весы – принесите их, пожалуйста, ко мне в кабинет физики, знаете, где он? Хорошо?» Но они уже бежали, торопясь выполнить необычное поручение какой-то иностранной учительницы. Оставшись в школьном дворе одна, я подумала, что до сих пор у меня нет расписания, я не знаю, по каким дням мне следует являться, какие уроки и как зовут отстающих ребят, с которыми предстоит заниматься чтением на немецком.

Я вошла в кабинет директора. «Не волнуйтесь, фрау Галочкина, – начала фрау Шмитц, – вначале подпишите договор о работе. Вот здесь. Хорошо. Сейчас я сделаю копию для вас. А расписание вы получите до конца дня, как только будете уходить. У нас, знаете, оно уже четвёртый раз за год меняется. Надо согласовать с другими коллегами».

Ещё через урок, который я провела в одиночестве в своём кабинете, погружаясь в дела и осмысливая своё новое назначение, я подошла к дверям 5-го класса. Мне предстояло вести два часа техники (труд) вместе с классным руководителем фрау Брунк. Несмотря на её грубоватую внешность (в пятьдесят с лишним лет длинные неряшливые волосы, несвежая спортивная тенниска и джинсы, тяжёлая медвежья поступь, уставший безрадостный взгляд карих глаз из-под очков, чёлка, серая кожа на рыхлом полном лице), только в конце второго урока я поняла, какая она обаятельная, добрая и интеллигентная женщина. Ведь я всё время на уроках обращалась к ней с ошибкой в имени: вместо «фрау Брунк» я говорила «фрау Бунк». Она могла поправить меня, как многие другие, ревностно следя за промахом в произношении драгоценной комбинации букв, но не сделала этого из сочувствия к иностранной коллеге, чтобы не обидеть. Я даже в конце ей сказала об этом, она же в ответ лишь улыбнулась и пообещала, что до следующего раза позаботится о новых материалах по технике, по которым ребята будут выполнять другие задания.

Два урока труда стоял невыносимый грохот и шум. Стучали, издавая орудийный гром, молотки в руках у самых старательных тружеников, конструирующих деревянные лодки; звенели, визжали пилы над зажатыми в тисках брусками. Во всё продолжение этой пары дети беспрерывно спрашивали мою фамилию. «Скажите, пожалуйста, как ваше имя? Как?! Как?» – и перекручивали, пытаясь сказать правильно, просто до неузнаваемости. За истекший день я наслышалась столько самых разных и невероятных вариаций! Поэтому я написала его в классе на доске, но это принесло мало пользы. Тогда по наивности я написала рядом немецкое Dohle – галка. «Ребята, кто знает, что такое Dohle?» – весело спросила я. Повисло гробовое молчание. Никто из этих иностранных детей со статусом беженцев или просто ауслендеров (иностранцев) значения слова не знал.

Я присматривалась к классу. Насколько разные культуры, темпераменты, умственные способности и воспитание! Не могу вспомнить, чтобы в московской школе, где я преподавала до отъезда, настолько не похожими друг на друга были дети... Но тем не менее мне было уютно, комфортно среди всего этого гвалта, когда дети дёргают каждую секунду и просят их хвалить. Имена албанских, иранских, турецких, итальянских, афганских детей с первого раза произнести правильно невозможно. Лишь имя одного мальчика удалось запомнить, потому что он был очень старательный и помогал по моей просьбе соседу. Его звали Игипт, очень похоже на название страны Египет. В общем, без мнемоники, способа запоминания трудновыговариваемых слов мне в школе не обойтись.

Единственный в классе немец, держащийся поэтому с превосходством и в гордом одиночестве, представился: «Меня зовут Пьер». Я не успела и секунду подумать, что для Германии это имя необычное, как он тут же повёл своей рыжей головкой и с интонацией в голосе многозначительно добавил: «Это французское имя». И лодка у него получилась хорошо отполированная, остроносенькая и ждущая теперь только покраски и парусов с сигнальными огнями. А капитан Пьер будет величаво осматривать в подзорную трубу далёкие берега и страны, в том числе и Францию.

...Я уходила домой, унося в сумке договор о работе, расписание уроков и напутствия фрау Шмитц. Я уходила с огромным желанием вернуться сюда снова, в назначенный расписанием четверг, на уроки к этим новым разным детям, таким непосредственным и почему-то разговаривающим на чужом для меня немецком языке. К детям, так похожим, так напомнившим мне всех тех незабываемых и почти родных учеников и учениц 5-х и 6-х классов, которых я оставила в своей бывшей школе три года назад в далёкой любимой Москве...

• Закончилась вторая неделя моей работы в школе. Сегодня первый единственный день, когда я уходила домой впервые совершенно уставшая. Расписанием предусмотрены всего два урока физики по пятницам, это немного. Не пойму, почему, когда я уже уходила домой, слёзы вдруг набежали на глаза. Я спускалась по лестницам с тяжёлой сумкой и пакетом моделировочной массы, которую взяла с собой, чтобы подготовиться к очередному уроку труда. В школе есть специальный кабинет, что рядом с учительской, на дверях которого висит табличка „Materialien“, (материалы). Среди всевозможных наборов красок, рулонов цветной бумаги, гофрированного картона, мешков с тканями и всяких наборов поделок к Рождеству мне удалось разыскать даже эту массу для лепки. Такой я никогда не пользовалась, работая в Москве, а только слышала, что из неё можно лепить любой сложности композиции, совершенно не думая о каркасе и отвесных, сложных частях скульптуры. Речь только о том, что после часа работы, согласно приложенной инструкции, вылепленная работа застывает навсегда. То есть это практически готовый материал, который не нужно потом обжигать, как керамику, или формовать, как глину, потому что та спустя какое-то время начнёт засыхать и трескаться. Выйдя из школы с двухкилограммовым пакетом сухого вещества, расстроенная, разбитая и подавленная, как будто преподавала целый день, я посмотрела на руку, вернее, на часы на ней, но их не оказалось, – я забыла их надеть, в спешке оставив в кабинете физики. Мне пришлось вернуться. Я едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, ведь кругом бегали дети, потому что это была уже вторая большая перемена. Почему мне так хотелось плакать, рыдать?

Вероятно, я расстроилась из-за вчерашнего разговора с директором школы фрау Шмитц, которая напомнила мне, что я прекращаю работать у них в конце июня. Это было сказано в ответ на мои инициативы посещать в институте повышения квалификации учителей семинары по труду, поскольку такой практики не имею. Там рассказывают об интересных заданиях на уроках труда, а также учат учителей, в том числе и как держать в руках лобзик, и как с ним работать. В назначенный день можно прийти на семинары по текстилю или по бумаге, и даже по работе с металлом и изготовлению украшений. Там научат такому, что, пожалуй, сам и не придумаешь... Тогда фрау Шмитц на это так и сказала, что, конечно же, я могу посещать предложенный курс по труду, это пригодится мне и в дальнейшем, но в конце учебного года я из школы во всех случаях ухожу. Так записано в моём договоре. Однако пообещала: «Теперь я вас знаю, и если мне снова повезёт, что при болезни какого-нибудь другого учителя гороно оплатит его замену, то, конечно же, я позову вас».

Если будет идти речь о замене сроком на год, то это не для меня – и обо мне вообще не вспомнят. На такую работу выстроится очередь из немецких учителей, потому что год – это уже что-то. Это на полтора месяца не согласился никто, разве что такая неустроенная, как я...

Обидно стараться, зная, что в конце месяца ты уйдёшь. И всё равно школа, дети, сам предмет и задания затягивают так, что думаешь о них всё свободное время, придя домой, не отключаясь, снова погружаешься в новый сценарий школьных уроков на грядущий понедельник... Уходить домой, хлопнув школьной дверью, попытаться всё забыть, расслабиться и беззаботно провести положенные выходные, невозможно! Эта атмосфера, которой живёшь, дышишь, которую чувствуешь всем телом и душой, – особая, её нельзя сравнить ни с чем. Может быть, лишь с творчеством, когда новая работа не даёт ни жить, ни спать и поглощает тебя всего целиком, заставляя забыть обо всём и быть только с ней каждую секунду жизни, вплоть до самого последнего мазка или штриха... Если это возможно...

Нервы, стрессы, но и радость от общения с милыми и сочувствующими девочками и даже мальчиками, злость на отпетых хулиганов на уроках, постоянно мешающих и раздражающих, и одновременно счастье быть с ними вместе со всеми, с такими, какие они есть... Скучать о них дома, обдумывать новые задания и тесты, думать о них, как о родных людях, – и так каждую неделю, каждый день...

Объясняя, что такое «сила», мне понадобилось на свой учительский стол выставить из подсобки целый ряд установок, приборов и даже весы с тяжёлыми гирями. Это зрелище напоминало витрину хозяйственного магазина, я же в нём была похожа на продавщицу, уговаривающую купить мой странный лежалый товар. Детям ужасно понравился этот театр, все по очереди подбегали и вместе со мной всё трогали, крутили, измеряли, тянули и были в восторге от того, что всё выложенное на столе функционировало и двигалось по их команде. На другой столик мы поставили самый обыкновенный стул, и девочка, вызвавшаяся помогать, придавала ему различные направления: то поднимала вверх, то опускала вниз, крутила его, то наклоняя, то сдвигая с места. И всякий раз сила имела разные названия, в зависимости от её действия. Дети выкрикивали, понимая всё происходящее. На весах взвешивали тяжёлые детские рюкзаки, на штативе измеряли растяжение пружины под весом стальных полированных гирек. Крутили установку со спектром цветов, превращая их в белый цвет. Из лаборатории я достала даже откуда-то взявшуюся большую деревянную раскрашенную птицу, которая раскрывала свои красные крылья при дёргании за прикреплённую к ней верёвочку. Это заставляло детей задуматься, что такое как будто бы простое слово «сила». Дома у меня дожидаются своей очереди эспандеры, взятые у господина Каака, которые расскажут детям о силе растяжения, но это в следующий раз, сразу было бы слишком много. Ребята и так слишком возбудились, увидев замысловатые установки и причудливые ньютонометры, измеряющие чудодейственную и таинственную силу. Имя Исаака Ньютона, практически основоположника раздела механики, я заставила громко повторить пять раз подряд на счёт «три», написав большими буквами на доске. Я объяснила им также и то, что в его честь названа единица самой силы – 1 ньютон.

Дети, конечно, принялись сразу на немецкий манер читать слово Newton, (невтон), что ужасно расстроило меня и заставило написать рядом транскрипцию, с помощью которой можно правильно произнести уважаемое научное имя. Я спросила детей, знают ли они, что это такое – транскрипция слова? Мне пришлось втолковывать про причудливые значки в скобках, как будто они не учат английского языка. Да, они мне так и сказали, что транскрипций они вообще никогда не видели и не писали. Как же они учат язык Британии?! Я заметила, как им было странно слышать, что новая учительница, русская, почему-то знает правила чтения английского языка... Они растерянно смотрели на доску, а потом тихо переписывали новые формулы себе в тетрадь.

В конце я заключила в рамку правило о том, что сила выражается в ньютонах, и велела детям выучить это дома наизусть. Они должны любить Исаака Ньютона, как люблю и боготворю его я, за его ум, гениальность и открытые им законы. Ещё на семинаре по компьютеру для учителей английского языка в вечерной школе Гамбурга, помня о механике, я распечатала для детей найденные в интернете на восьми листах портреты Ньютона кисти разных художников, рисовавших его при жизни, и даже посмертную маску учёного и образцы марок ведущих стран (в их числе Россия) к юбилеям его рождения... Он заслуживает, чтобы дети, которые плохо говорят на немецком, которые приехали чуть ли не из стран третьего мира и выросли в Германии в своих необразованных, малокультурных многодетных семьях, в которых папа безработный, а мама уборщица, – знали это священное имя, внесшее огромный вклад в мировую науку – Исаак Ньютон.

Жаль, в школе не оказалось плакатов по механике и портретов выдающихся научных деятелей. Когда я позвонила после уроков в Институт повышения квалификации учителей, то недовольный голос техника отдела физики ответил, что у них ничего этого нет, а по поводу видеофильмов, наглядных пособий и прочего материала мне нужно обращаться совсем в другое место. Только я знаю, что когда господин Каак в следующий вторник услышит о моей новой просьбе, то там, в институте, для нашей школы найдётся всё. В том числе и портрет Ньютона...

Ну почему так быстро пробежало время?... На календаре стоит 20 июня. Остаётся один день завтра и ещё одна предстоящая неделя. Но это будет уже, как тут говорят, Неделя проекта (Projektwoche). Классы разбиваются на группы и занимаются с руководителем вполне определённой темой, например, «Защита окружающей среды», «Здоровье» и т.д. Затем в пятницу, уже в мой последний день в школе, команды докладывают о проделанной работе перед соучениками, руководством школы, представляя по названной теме подготовленные плакаты, рисунки и прочий изобразительный материал.

Группа господина Мекенбурга занималась работой на компьютере, и ребята представляли свои образцы приглашений, табличек, шрифтов, а также возможности программы Paint. Моя группа, что досталась мне во временное пользование всего лишь на сегодня, потому что настоящий руководитель господин Брюкке имел учебный день, провела там почти всё отведённое время для просмотра других работ. Я показывала малышам, как пользоваться интернетом, и девочка, более подготовленная, помогала мне, так что мы разыскали интернетовский адрес Москвы и даже чуть-чуть почитали... Немалую пользу принесла окраска школьных железных ворот, казавшихся ранее тюремными, – 25 ребят трудились и в зной, и в редкий дождичек, и в жуткий ветер, царившие всю проектную неделю, и работа удалась на славу. Под руководством фрау Шустер из скучной, мрачной решётки получилось художественное произведение! Бросилось в глаза, как она работает с детьми: ни разу (!) в течение трёх дней нелёгкой работы на улице, когда быстро сохли кем-то брошенные кисти и терялись крышки от банок с красками, а дети начинали баловаться, когда их надо было всякий раз о чём-то просить, а они отказывались и капризничали, – ни разу не повысила голос... (А вот господин Хельмс постоянно выходил из себя на уроках и ругал детей так, что слышно было с другого этажа. Но этот учитель дал мне немало полезных советов по поводу поисков работы. Он тоже работает в школе по временному договору.) Дальние ворота здания, там, где мусороуборочные машины каждый день приезжают забирать школьные отходы из контейнеров, школьной бригадой были покрыты только двумя цветами – красным и жёлтым – благодаря фантазии фрау Люпин.

Что же, всё когда-нибудь кончается... Рано или поздно, но всегда знаешь, что здесь ты в последний раз. Проходит время и понимаешь, что это так. Не потому, что именно сегодня и без того было ясно, что уже конец. Я думала об этом почти каждый день, когда ходила в школу преподавать, потому что мне всё это было очень дорого. Перед самым уходом я присела на стул в кабинете физики, вспомнив русский обычай, и, бросив печальный взгляд на доску, окна, жёлтые шторы, парты, подумала: «Может, я опять сюда когда-нибудь вернусь?..»

Кто знает, будет ли ещё такая возможность работать в школе в Германии? Но только я понимаю одно, что без этой работы жить не могу. Как не могу жить без воздуха, без воды, без еды, без своих собственных детей и прочих радостей... И это совсем не зависит от того, где я живу, в Москве или Гамбурге...

Лидия Николаевна Галочкина восемь лет жила и работала в Германии. По профессии инженер-дизайнер, до отъезда она прошла переквалификацию в МИОО и поработала в московской школе учителем английского языка. За рубежом обучала школьников физике и труду на немецком языке, а позже преподавала английский язык и математику. С 2007 г. живёт в Москве, работает учителем английского и немецкого языков в школе.

Более подробный рассказ Л.Н.Галочкиной о первом опыте преподавания в средней школе за рубежом, о трудностях устройства и неудачах, но одновременно радостях и успехах в нелёгкой профессии учителя, иллюстрированный рисунками её сына Игоря Галочкина, помещён в электронных приложениях к № 13. – Ред.

---

^* Московской учительнице физики, которая волей судьбы оказалась в Гамбурге, предложили временно место преподавателя физики и техники в одной из средних школ в связи с уходом в декретный отпуск учительницы фрау Ленгерих. – Ред.