Н.Н.БАРАБАНОВ,
ОНМЦ ЦАО, г. Москва

О физике и о физиках – с улыбкой

• [1, c. 58–59]. Академик Михаил Александрович Леонтович разговаривает в первые послевоенные годы с президентом Академии наук СССР С.И.Вавиловым в его кабинете. Неожиданно Вавилову сообщают, что к нему без предварительной договорённости приехала академик Ш. и настоятельно просит её принять. (По-видимому, имеется в виду академик-физиолог Лина Соломоновна Штерн. – Н.Б.) По манере держать себя и по внешнему виду – очень важная женщина небольшого роста, достаточно полная. Разговор Вавилова с посетительницей проходит в присутствии Леонтовича.

М.А. рассказывает: «Ну вот, покончила она со своими делами и говорит голосом потише: “Я хотела бы поговорить с вами ещё о некотором деле. Видите ли, – тут она замолчала, наверное, посмотрела на мою спину, – ну, всё равно. Я размышляю вот о чём. Сейчас во многих ведомствах вводят форму, и это очень правильно. (В те годы это делалось по инициативе И.В.Сталина. – Н.Б.). А то, знаете, это как-то не впечатляет. Войдёшь на какое-нибудь совещание, и никто не знает, что ты академик. Как вы на это смотрите?”

Ну Сергей Иваныч и говорит совершенно серьёзно: “Знаете, я сам об этом думал. Вот при Петре I была уже разработана униформа для академиков. Я познакомился с ней: может, нам воспользоваться? Белые лосины и лиловый камзол – как вы это находите?” Она что-то прошипела и исчезла. Я чуть не умер от смеха – заткнул себе рот занавеской, а Сергей Иваныч хоть бы что! Только чуть улыбается. Вот человек!»

• [1, c. 117]. Когда в СССР начались работы по управляемому термоядерному синтезу, на очередном организационном совещании у Берии, руководившим «атомным проектом», И.Е.Тамм рекомендовал подключить к теоретическим исследованиям Леонтовича, что в итоге и было сделано. Вспоминает действительный член АН СССР Е.Л.Фейнберг: «Однажды, в 1951 году, Михаил Александрович налетел на меня: “Послушайте, что вытворяет ваш Игорь Евгеньевич! Сам тонет в болоте, и меня тащит туда же! Это, знаете ли, как когда на дне глухого пруда сидят утопленники – уже почти сгнившие, покрытые зелёными водорослями, страшные, и вдруг они видят, что кто-то новый барахтается наверху, тонет. И тогда они своими костлявыми руками манят его к себе и кричат: “К на-а-ам, к на-а-ам, сюда-а-а, сюда-а-а!” (Здесь он красочно вытянул вверх руки со скрюченными пальцами и стал загребать воздух на себя...)»

• [1, c. 145–146]. Вспоминает действительный член Академии педагогических наук СССР В.А.Фабрикант о теоретических семинарах, которые проводил в 20-е гг. в МГУ действительный член АН СССР Л.И.Мандельштам: «Я не помню конкретных выступлений Леонтовича на семинарах, но запомнилась поза, в которой он на них неизменно сбоку сидел. Она совпадала с позой Мефистофеля в известной скульптуре Антокольского. Мой друг, В.Л.Пульвер, увлекавшийся фотографией, сделал фотомонтаж. Он достал открытку с изображением Мефистофеля Антокольского, но на место головы Мефистофеля наклеил вырезанное из какой-то фотокарточки лицо Леонтовича. Затем всё это было переснято, и следы описанных манипуляций исчезли. Снимок был помещён в стенгазете и вызвал общий восторг у всех, кроме Леонтовича. Он не обиделся, но долго ходил за В.Л.Пульвером и спрашивал его: “Валя, ну где же вы меня смогли снять голым?”»

• [1, c. 276–277]. Академики М.А.Леонтович и А.П.Александров не только были одногодками (оба родились в 1903 г.), но и знали друг друга с детских лет. Однажды Александров на заседании академии предложил избрать в члены-корреспонденты одного крупного и заслуженного руководителя производства. Леонтович возразил в том плане, что такому человеку можно присудить Ленинскую или Государственную премию, и задал вопрос: каковы собственно научные заслуги выдвигаемого? Александров уклонился от прямого ответа, заявив, что не во всякой аудитории можно говорить о научных заслугах данного кандидата. Степень возмущения Леонтовича этим ответом была такова, что в разговорах с некоторыми из коллег он сожалел, что не может вызвать президента Академии наук на дуэль.

Вспоминает доктор физико-математических наук М.В.Незлин: «Я привёл Михаилу Александровичу пример А.И.Герцена, который в отличие от ряда других выдающихся людей прошлого, ответил отказом на вызов на дуэль (с поэтом Гервегом, о чём Герцен рассказывает в “Былом и думах”). И, поскольку у меня на лице появилась улыбка, Михаил Александрович довольно сурово спросил: “Что вы смеётесь?!”

– Я пытаюсь представить себе вашу дуэль с А.П. на пистолетах.

– ?!

– Мой “сценарий”: А.П. сразу стреляет в воздух, а вы долго целитесь в его широкий лоб, а затем бросаете пистолет и бежите обнимать друга детства. Именно так любимый вами Ю.Тынянов описал дуэль Пушкина и Кюхельбекера...

Мне показалось, что к концу этого разговора Михаил Александрович успокоился и, насколько я могу судить, больше не возвращался к этой теме».

• [1, c. 189]. Вспоминает академик Р.З.Сагдеев: «В глазах своих учеников Михаил Александрович Леонтович, отнюдь не супермен и даже не спортсмен (в отличие от ряда физиков своего поколения, увлекавшихся альпинизмом), всё равно был предметом особой гордости. Рассказывали историю о вызове, который походя бросил молодым теоретикам отдела Леонтовича как-то зашедший в гости А.Б.Мигдал. Он выдвинул стул на свободное место и, не разжимая ног, легко перепрыгнул через него. Поражённая такими атлетическими способностями молодёжь молча жалась к стенам. В этот момент Михаил Александрович подошёл к стулу, сел и без видимого усилия поднял и положил на плечо ногу. Он отнюдь не был йогом, но всегда принимал самые немыслимые позы! Я вспомнил эту историю на банкете в честь 75-летия Леонтовича. В большом зале собралось, наверное, больше ста сравнительно молодых людей – его учеников – и совсем молодых людей – учеников его учеников.

Точно так же, как в истории с Мигдалом, стул был поставлен в центре зала с вызовом повторить позу Леонтовича. Никто не взялся за это, кроме... самого юбиляра!»

• [1, c. 334]. Отношение Леонтовича к «секретным темам» в научных исследованиях: «Гриф секретности?! Не знаю такого! Знаю, гриф – это птица, которая питается падалью!»

• [1, c. 376–377]. При издании в СССР книги Энрико Ферми «Молекулы и кристаллы» в числе опечаток была обнаружена поистине анекдотическая: «Возбуждённые молекулы возвращаются в основное состояние после одного или нескольких квантовых переходов, сопровождающихся испусканием свиста» (вместо «испускания света»). Опечатку не заметил никто из тех, кто отвечал за подготовку издания. Обсуждая с представителем издательства список опечаток и их особенности, М.А.Леонтович заметил: «Опечатки, они разные бывают, одни глупые, другие, как вот эта, я бы сказал, талантливая». И добавил: «Это же хорошая книга. Как всё, что написал Ферми. Ферми надо издавать всё. Эти книги надолго. И как же можно не давать список опечаток, если уж их заметили? А задержка (выхода книги в свет. – Н.Б.) – это же дни, а книга – на годы. Здесь уступать нельзя».

• [1, c. 377–378]. В первые послевоенные годы М.А.Леонтович приобрёл автомобиль «Москвич» первого выпуска, и ему пришлось сдавать экзамены для того, чтобы получить водительские права. Экзамены по вождению и по правилам дорожного движения были сданы успешно, но в те времена нужно было ещё сдавать экзамен по теории автомобиля и видам неисправностей. Леонтовичу достался на экзамене вопрос о принципах работы автомобильного двигателя, и его объяснение не удовлетворило принимавшего экзамен инспектора. В конце концов тот заявил Леонтовичу: «Ну ладно, будем считать, что сдали. Только вот, товарищ академик, с физикой у вас всё же плоховато...» Эту историю Леонтович рассказывал почему-то с удовольствием. «Что же не понравилось инспектору?» – спрашивали его знакомые. «Мне показалось, – отвечал Леонтович, – что проще всего исходить из цикла Карно. Однако оказалось, что инспектору именно это и показалось неудовлетворительным».

• [2, c. 387–389]. Вспоминает Д.С.Переверзев, личный секретарь И.В.Курчатова в Институте атомной энергии АН СССР: 

Несмотря на сильную занятость, Игорь Васильевич находил время для шуток. Однажды в министерстве проводилось совещание. Было уже 4 часа утра, а оно всё продолжалось. (Назначать ответственные совещания на ночное время в учреждениях при жизни Сталина было в порядке вещей, поскольку в стиле вождя было работать по ночам. – Н.Б.) Игорь Васильевич вышел в комнату секретариата и дал мне задание – сходить в буфет и принести побольше пробок от бутылок. Когда я принёс, он стал раскладывать их по карманам пальто совещавшихся, приговаривая: “Пусть у них дома посмотрят, чем они по ночам занимаются”. После этого в хорошем настроении он вернулся в зал заседаний».

Однажды мы с Игорем Васильевичем шли по берегу реки. Навстречу нам попался старичок, который принял Игоря Васильевича за священника и обратился к нему с вопросом:

– Батюшка, вы где служите?

– В каком смысле? – спросил Игорь Васильевич.

– Из Загорска или в Елоховской? – переспросил старик.

Игорь Васильевич, поняв, что его приняли за попа, решил пошутить, и ответил, что служит в Елоховской.

– Хорошая церковь, – оценил старик.

– Ничего, – поддержал его Игорь Васильевич.

– Там вид нужен, – продолжал старик. – Вид у вас замечательный, внушительный такой. А без виду в церкви трудно.

– Да, вид – он всем нужен. Меня за вид и назначили, – улыбнулся Курчатов.

– Нет, – ехидно посмотрел на Курчатова старик, – по виду не назначают. Вы, видать, умный. Вот и голос у вас громкий. Это хорошо. У нас в деревне поп Василий был. Так вот он тоже так служил, что на улице было слышно. Плохо только, несдержанный был, запойный. А как у вас с этим вопросом?

– Я сдержанный, – ответил Игорь Васильевич.

– Это хорошо, а то все попы пьют.

– А отчего же они пьют? – спросил Игорь Васильевич.

– Как отчего? От переживаний. Попробуй каждый день за людей переживать – запьёшь.

– Я тоже пробую, – сказал Игорь Васильевич.

– Что, пить?

– Нет, за людей переживать».

В послевоенные годы И.В.Курчатов неоднократно обещал сбрить свою бороду – после испытаний то атомной бомбы, то водородной, то после ещё какого-нибудь крупного научного или общественного события, но так и не сделал этого. Был случай, когда шутки ради его заместитель по институту, академик А.П.Александров, впоследствии президент АН СССР, подарил ему на день рождения огромную бритву, которую Курчатов положил в коллекцию своих любимых подарков. Бороду он всё равно не сбрил, но ответил Александрову подарком на день рождения не менее впечатляющим... роскошным пышным огненно-рыжим париком с буклями. Накануне дня рождения Анатолия Петровича, который собирался в это время на одну из наших баз, Игорь Васильевич написал письмо, положил его в коробку с париком и поехал к Анатолию Петровичу на Калужскую, где он тогда жил. Обсудив служебные дела, Игорь Васильевич передал Анатолию Петровичу «подарок» для начальника объекта и попросил его сразу его не отдавать, а выбрать момент, когда у него соберутся руководители, тогда и вручить. Так и было. Когда начальник объекта развернул коробку и прочитал записку, он с удовольствием поздравил Анатолия Петровича с днём рождения и вручил ему предназначенный подарок Игоря Васильевича. В письме, находившемся в коробке, была приписка: «При вскрытии использовать по назначению», – что Анатолий Петрович и сделал. Он надел парик, а когда пришёл в домик, где останавливался, будучи в командировках, женщина, работавшая там, сказала: «Вот что значит отпуск. Побыл там и такая шевелюра выросла!»

• [3, c. 74–77]. Из воспоминаний академика АН Грузинской ССР Э.Л.Андроникашвили:

«...Году в 1960-м, я и мои молодые сотрудники были поставлены перед необходимостью решить сложную математическую задачу из гидродинамики классической жидкости. Без этого двигаться дальше в наших исследованиях было нельзя. Мы приехали из Тбилиси и обратились за помощью к московским теоретикам. Одни из них подвергли сомнению саму постановку такой задачи, другие сказали, что она очень сложна. Я обратился к Ландау.

– Как же, как же, – сказал он, – я приблизительно помню, что там должно получиться, но точной формулы я сейчас сказать не могу.

– А где об этом можно прочесть? – спросил я.

– Вы нигде не прочтёте, потому что эта задача никем не была решена.

– Так откуда же известно хотя бы приблизительно, каков должен быть ответ?

– Э, старое дело! Это было ещё в Казани во время эвакуации. У меня разболелся зуб, и мне пришлось долго сидеть в приёмной у врача. Мне было скучно, и я придумал себе эту же задачу и решил её на клочке бумаги.

– Решите теперь заново, – упрашивал я.

– Лень! – ответил Ландау, часто ссылавшийся на свою, в действительности не существовавшую, леность.

Задачу пришлось решать самим, и это пошло на пользу нашим теоретикам, так как она таила в себе много неожиданностей».

«Иногда я спрашивал (Л.Д.Ландау. – Н.Б.):

– Дау, почему вы так нетерпимы к чужим недостаткам и готовы сожрать человека живьем только за то, что он задал вам вопрос не в совсем продуманной форме?

– Что вы, Элевтерчик, – говорил Дау. – Я никогда и никого не обижаю, и я никогда никого не сожрал, я вовсе не язычник. Наоборот, я полон христианского смирения. Просто я выполняю свой долг христианина и защищаю науку от нападок на неё со стороны...

Тут я его перебивал, чтобы не услышать обидного слова в адрес моих товарищей, ибо я предполагал, что одно из таких слов вот-вот должно было сорваться с его уст.

– Ну вот уж и христианин, – говорил я, переводя разговор на его любимую тему. – Вы, как минимум, магометанин, потому что ваши взгляды на вопросы взаимоотношений с женщинами полностью разоблачают вас.

– Я не отрицаю, – возражал мне Дау, – что я красивист. Но это ещё не значит, что я магометанин. Зато вы типичный душист, и я вас за это презираю! Фу! Как можно быть душистом? Послушайте! – кричал он проходившим мимо. – У нас объявился новый душист, это Элевтер, который больше всего ценит в женщине душу вместо того, чтобы любить её за красоту. А ещё грузин! А ещё усы носит! Как вам не стыдно быть душистом?! – восклицал он театрализованным голосом.

Разговаривать на подобные темы он мог до бесконечности, притом был крупным теоретиком в этой области. Он изобрёл модуль города и подсчитал его для многих городов. Модуль Ландау – это отношение числа красивых женщин к общему числу женщин. Ходили слухи, что он записывал адреса и телефоны своих знакомых не в алфавитном порядке, а в порядке убывания красоты. А когда ему говорили об этом, он только хохотал, не отрицая обвинения...

• [3, c. 116–117]. Яков Ильич (Френкель. – Н.Б.) жил в Ленинграде, в огромном парке Политехнического института, в профессорском корпусе, в котором он занимал квартиру первого этажа. Будучи человеком вдохновенным и увлекающимся, Френкель погружался в работу с головой. Однажды он сидел в своём кабинете и трудился за письменным столом, стоявшим у окна, когда в квартиру позвонили. Домработница пошла открывать дверь, но на вопрос “Кто там?” никто не ответил. Так повторилось несколько раз, потом к дверям подошла Сарра Исааковна (жена Я.И.Френкеля. – Н.Б.). Звонки становились всё более нервными и продолжительными. Затем перешли в громкий беспардонный стук. Наконец к двери приблизился сам Яков Ильич. Но и на его вопрос незнакомец, ломившийся в дверь, не отвечал. Тогда Френкель понял, что положение становится очень опасным, и бандиты могут перерезать телефонные провода. Когда это случится – пиши пропало. Пока не случилось – есть шанс на спасение. Он кинулся к аппарату и вызвал охрану Политехнического института. Звонки и стук в дверь между тем продолжались. Наконец послышался топот сапог, кованых железом. Стало ясно, что помощь пришла. Потом послышались звуки борьбы, сопровождавшейся пыхтением, и что-то тяжёлое и мягкое упало на лестничную площадку. Френкели открыли дверь на лестницу и увидели глухого профессора, с непонимающим видом озиравшегося вокруг. Тут только Яков Ильич вспомнил, что пригласил коллегу на ужин (судя по описанию Э.Л.Андроникашвили, этим профессором был В.А.Фок. – Н.Б.). Несомненно, идя мимо окна, возле которого сидел за своим столом Френкель, гость видел хозяина и не мог понять, почему его не впускают в дом».

Литература

1. Академик М.А.Леонтович. Учёный. Учитель. Гражданин. – М.: Наука, 2003.

2. Воспоминания об И.В.Курчатове. Отв. ред акад. А.П.Александров. – М.: Наука, 1988.

3. Э.Л.Андроникашвили. – Тбилиси: Ганатлеба, 1980.