ИСТОРИЯ ФИЗИКИ

М.А.СТАРШОВ,
лицей № 62, г. Саратов

В защиту учителя

Замечательно, что в газете «Физика», предназначенной в первую очередь учителю, регулярно появляются материалы о жизни, творчестве и педагогической деятельности выдающихся физиков мира и нашей страны. Хотя это и не единственная форма историзма в преподавании предмета, такие статьи помогают в работе. Вот только порой огорчают некоторые сенсационные, как говорится, жареные «факты», к сожалению, публикуемые доверчиво газетой, иногда без указания источника подобной информации. Помнится, в одном из номеров мимоходом было замечено, что создателем химического оружия был В.Нернст (Н.Н.Барабанов, «Физика» № 19/2000). Возможно, лауреат Нобелевской премии Вальтер Нернст был не только выдающимся ученым, но и колоритной личностью, и пара анекдотов о нем действительно существует в научно-популярной литературе, но не на столько же. Во всяком случае, ни Большая Cоветская Энциклопедия, ни другие доступные мне справочники не освещают эту сторону деятельности ученого. Хотелось бы узнать, откуда такие сведения взял автор газетной публикации. Это тем более становится интересным, когда в той же БСЭ легко найти информацию об аналогичной роли совсем другого Нобелевского лауреата, Фрица Габера, который тоже был известным химиком, кстати, покинувшим Германию после прихода к власти фашистов. И между прочим, премию ему присудили уже после Первой мировой войны, то ли не зная об этой его «заслуге» перед человечеством, то ли считая ее простительной.

Непосредственный повод моего обращения в газету кажется мне более важным, чем путаница в немецких фамилиях. Совсем недавно, в новогоднем номере, самое видное место было предоставлено статье «Профессор А.Г.Столетов экзаменует» с подзаголовком «Портрет ученого в воспоминаниях А.Белого» (Н.Н.Барабанов, «Физика» № 48/01). Начинается за здравие: «Знаменитый профессор Столетов: помню его как в густом тумане...» Хорошо бы здесь и оборвать мемуары Андрея Белого (он же Борис Бугаев, сын декана физико-математического факультета Московского университета и сам выпускник того же факультета). Ведь поступил-то он туда годы спустя после смерти профессора, о котором пишет, несмотря на туман в голове. И пишет спустя еще примерно три десятилетия. Бог ему судья, но вот что выбирает оттуда автор публикации: «Я знал: студенты идут к Столетову не экзаменоваться, а “резаться”; никакое знание, понимание не гарантирует от зареза; в программе экзаменов профессор настроит ряд ужасных засад, которые способны преодолеть смелость, а вовсе не знание; вопросы профессора:

– Отчего блоха прыгать не может?

Молчание: двойка.

Надо отвечать:

– От абсолютно гладкой поверхности.

Засада – в каламбуре смешения слов “отчего” и “от чего”; кто поймет “от чего” в смысле “почему”, – получит двойку.

Еще вопрос:

– Что будет с градусником, если его выкинуть на мостовую с третьего этажа?

Ответ. Разобьется.

Двойка. Надо было анализировать состояние ртутного столба градусника, а не стекло футляра, а тут – каламбур (градусник как стеклянный инструмент и градусник как вместилище ртути).

Перед каждым экзаменом Столетов сочинял новые каламбуры, менял их и посыпал билет перцем каламбура; не знание предмета, а остроумие и умение смаковать каламбур решали вопрос: “пять” или “два”».

Какое удовольствие поставить заключительные кавычки в этой цитате, несовершенной даже с литературной точки зрения, и взять в руки томик избранных сочинений самого Александра Григорьевича, изданный полвека назад, перечитать чудесный биографический очерк об этом человеке пера другого выдающегося ученого, близко знавшего «злодея», – Климента Аркадьевича Тимирязева. Какой здесь рисуется прекрасный образ!

«...И наконец, едва ли была такая область физики, которой он владел бы только в размерах, строго необходимых для университетского преподавания.

Переходим к этой стороне деятельности А.Г., где он является уже не двигателем науки, а ее насадителем в России. Здесь прежде всего выступает вперед уже отмеченный нами неопровержимый факт, что он был центром школы и что его ученики занимают целый ряд университетских и иных кафедр...

История науки, по счастью, полна примерами, когда превосходство умственное гармонически сливалось и с превосходством нравственным, и такие примеры, в малом или великом, люди запоминают с благодарностью, потому что без них можно было бы, наконец, усомниться в самом смысле жизни. Такой пример в своей скромной сфере являл Александр Григорьевич Столетов...

Особенно чуток он был к своим обязанностям по отношению к слушателям, университетским или публике... Неукоснительно строгий по отношению к самому себе, он не только по праву, но просто безотчетно был требовательным по отношению к другим... Здесь необходимо коснуться вопроса, каковы были его отношения с учащейся молодежью. Пользовался ли он ее симпатиями? Ответить на этот вопрос невозможно, не вникнув глубже в дело. Не подлежит сомнению, что слава чуть не до жестокости строгого экзаменатора создалась у него в первые годы его преподавания на медицинском факультете и что причина этого явления лежит гораздо глубже, чем обыкновенно полагают, являясь результатом того архаического состояния, в котором находится преподавание естествознания на медицинских факультетах... Студент-медик первых курсов должен проглотить без малого все естествознание плюс еще известное число своих собственных специальных предметов. И учащиеся, и учащие давно сознавали невозможность этого положения, и вот с давних пор устанавливается какое-то немое соглашение, что это учение не настоящее, а так, для вида, для формы. Очень хорошо припоминаю слова одного зоолога: “Да я ведь как их экзаменую? Спросишь: шпанская муха –муха? Если скажет “да” – ну, значит, “тройка”, а скажет “нет” – “четверка”...» (Не зная зоологии, лезу в БСЭ. Оказывается, шпанская мушка – жук)».

И далее Тимирязев пишет, что подобное несерьезное отношение к экзамену для А.Г. было немыслимо, и он «не мог понизить уровень своих требований ниже известного предела и превращать экзамен в пародию», а т.к. К.А. не раз присутствовал на этих экзаменах, как ему не поверить, что Столетов «никогда не был неровен, не руководился впечатлениями минуты». Похоже это на мемуары А.Белого?

Наконец, К.А. возвращается к вопросу о популярности Столетова у молодежи и говорит о популярности «третьего рода», популярности чисто академического свойства, основанной на взаимном уважении [выделено К.А.Тимирязевым] между учащим и учащимся. Этой популярностью А.Г. пользовался широко.

А уж в науке Столетов был настоящим центром притяжения молодых талантливых людей. Имена его учеников – Шиллера, Соколова, Колли, Зилова, Щегляева, Гольдгаммера, Михельсона – были известны ученому миру. Не учился, правда, у него П.Н.Лебедев, но работать после окончания учебы за границей и защиты там диссертации Лебедев начал ассистентом у Столетова.

В заключение хочется напомнить учителям, что научные труды Столетова написаны необыкновенно умным человеком, исключительно честным и даже щепетильным в приоритетных вопросах, и написаны изумительным русским языком, просто удовольствие читать их, особенно в наше интересное время.

Выразив еще раз удивление по поводу выбора ТАКИХ воспоминаний, создающих, по всей вероятности, искаженный образ великого человека забытым мелким литератором, не сопровождаемых никакими редакционными комментариями, не могу не воспользоваться словами, завершающими очерк Тимирязева: «Да, такие люди, как Александр Григорьевич Столетов, дороги, когда своим строгим умом, своим неуклонным исполнением нравственного долга они общими усилиями способствуют поднятию умственного и нравственного уровня в периоды прилива; вдвойне дороги они, когда своими одинокими, разрозненными усилиями задерживают падение этого уровня в периоды отлива. Благо той среде, которая производит такие сильные и строгие умы, такие стойкие и благородные характеры, и горе той среде, где такие люди перестают встречать справедливую оценку».

.